[Главная] [О нас] [Новости] [Игры] [Библиотека] [Связь] [Фотографии]

ТК "Золотые Леса"

Лотарингия: Юрочка: Филипп Лотарингский

День первый и второй
Первая роль обещала быть хорошей – я был сыном герцога, и было мне тринадцать лет – это уже само по себе весело. Но обстановка еще более располагала к веселью – после смерти старого герцога его единственный сын, мой отец по имени Шарль, почти уже новый герцог, вернувшись во дворец, первым делом стал раздавать аудиенции направо и налево. Некоторым счастливчикам удалось поговорить с Шарлем как минимум по полчаса. И во дворце воцарилось веселье и счастье, и все были довольны, и в первую очередь сам почти уже новый герцог. А почему почти? А потому что ему надо было бы короноваться поскорее, благо в то время еще хватало разных епископов, духовников, аббатисс, и другого церковного люда. Не было только архиепископа, потому что тот, по примеру покойного герцога, тоже оставил этот мир без своего покровительства. Но это были уже мелочи, потому что гонения на церковь никому не могли присниться даже в страшном сне. Никому, кроме мастеров – но это случилось позже, много позже. А пока все радовались началу игрушки и уже никто не вспоминал ни о старом герцоге, ни о старом (очень старом) архиепископе (бог знает какого тот был папы). Пока что все ходили и друг с другом знакомились, дисциплинированно посещали аудиенции. Да, надо не забыть сказать, что кроме моего сорокалетнего отца также присутствовали его братья, Людовик (37 лет), и Тиунвиль (25 лет). Они, разумеется, тоже были бы не прочь повластвовать, и, надо признать, им это удалось – в порядке живой очереди, разумеется. Хотя этот Тиунвиль и клялся со строгой периодичностью раз в час, что он белый и пушистый, всех любит, живет по принципу – чем дальше он в списке наследников герцогской короны (по праву рождения), тем ему лучше – мол, дольше проживёт. И, что самое интересное, ему все поверили. Это потом только все начали удивляться, с чего это вдруг Тиунвиль стал самым удачливым герцогом – вроде он и не хотел, и планы не строил… Мистика (синоним мастерского произвола)…
И никто не знал, что одна нехорошая душа уже претворяет в жизнь планы тотального захвата власти – этим человеком (по игре) была незабываемая жена Людовика, одного из братьев Шарля (т.е. одного из претендентов на герцогское место, второго в порядке очередности). Она была ведьмой, и на нее списывали в то счастливое время все подряд – и два года неурожая (это из Пиренейки), и проблемы с нашими старыми добрыми соседями – Англией и Францией, и все такое прочее. И уж, разумеется, на нее вешали все трупы на игре – начиная от смерти старого герцога с архиепископом (одному из них она точно помогла раньше времени окочуриться – и хорошо, ведь они не видели всего того, что произошло совсем скоро). Ну а потом, когда всё герцогство захлестнула волна повального баловства с ядами и отравляющими веществами, это тоже списывали на её счет. И правильно делали… Ведь играла эту ведьму со стажем не кто-нибудь, а сама Альвдис – поэтому не стоит удивляться такой игре, можно лишь заметить, что это, как всегда, была дивная, красивая и очень грамотная игра (с её точки зрения). Многие это оценили на своей шкуре, включая меня…
Такая вот была идиллия на первый день игры. И мастерский произвол был в пределах нормы, так что будет с чем сравнивать следующие события.
На следующий день меня обрадовали тем, что мои дорогие и уважаемые родители хотят отправить меня … в монастырь – приятная переспективка. Это конечно еще полбеды, но мысль о том, что меня разлучат с моей любимой матушкой, привела меня в ужас. Потому что такой заботливой, прекрасной матери, да и вообще очаровательной и замечательной герцогини, крепко любящей своего единственного сына (а там еще была моя сводная сестра, Анжелика), я еще нигде не встречал. И, по-видимому, никогда и не встречу, поэтому я устроил скандал (очередной) на весь дворец, и потребовал объяснений! Но моя матушка разъяснила мне простым и понятным языком, что если я не прекращу плохо вести себя, устраивать дебоши в дни траура (ни одного не было! Ни до, ни после, ни во время – а у нас потом всегда был траур), и вообще ходить на охоту за, цитирую, “дочкой лесника” (ну вот это уже абсолютно недоказанное и беспочвенное обвинение – никакого лесника на игре вообще не было, а тем более дочек – но это не помешало такому дикому во всех отношениях слуху распространиться по всему дворцу), то меня точно сошлют. До чего они там все докатились – предъявлять такие обвинения ребенку в тринадцать лет – полный бардак! Но, оказалось, настоящий бардак был еще впереди… Также моя несравненная матушка строго-настрого приказала мне не приставать к отцу по этому поводу – а то он и правда сошлет меня куда подальше. Так что я честно подозреваю, что это была только её идея, но ведь и правда у них бы могло получиться (хорошо, что злобный мастер не узнал об этом, а то не ходить мне было бы больше по дворцу – зато и жив бы остался…).
А потом моя матушка попыталась навязать мне своих фрейлин – одна из них была Сен-Дизьевской дочкой, а вот вторая – то ли Метцовская, то ли что-то в этом роде. Я, конечно, первым делом спросил, знают ли они похабные истории – они-то, конечно знали, но тут возмутилась герцогиня. Я резонно заметил, а на хрена они, спрашивается, мне тогда сдались? Но тут фрейлины обиделись, встали и ушли. Если бы я только знал, как им потом будет скучно и грустно, то я бы разрешил им смотреть за собой – тем более, что пьяный дебош все равно отпадал. Кстати, к этому времени всем раздавали деньги, и я тоже пошел за своей частью. После долгого выколачивания денег из доброго мастера по экономике, я с гордостью удалился с двадцатью экю, и пошел выяснять, можно ли на эти деньги устроить что-то типа дебоша. Но мой социологический опрос обнаружил, что никто даже и близко не представляет, каков уровень цен в нашей родной Лотарингии. Ответы были самые разные – от того, что можно гулять хоть две недели и много, до того, что на целую ночь гулянку, конечно, закатить можно, но если принципиально пить только воду и молоко из самых дешевых. Ну и, разумеется были ответы типа не мешай, у меня проблемы посерьезней, или уйди, не видишь, я делом занят – народ убиваю. Да, к этому времени у некоторых уже появились проблемы. Потом у мастеров я выяснил, что один нормальный дебош все-таки можно устроить, но чего мне это стоило – не передать! И, вооруженный новыми знаниями, я отправился искать себе кого-нибудь с деньгами для компании. И наткнулся на свою сестру Анжелику, обиженную на весь род человеческий – ей мастера дали что-то около пятнадцати экю – жмоты несчастные! Но она отказалась от моей идеи, зато мы с ней мило побеседовали про ведьму Габриеллу. В общем, я не смог найти кого-нибудь подходящего.
Оставался последний способ – каким-нибудь путём увеличить количество собственных денег. И я пошел искать кого-нибудь, кто смог бы мне помочь в этом, кто бы поделился советом. Но оказалось, что почти все мучаются тем же неразрешимым вопросом, поэтому никто не смог сказать ничего дельного. Но нашлись добрые люди, которые всей душой согласились мне помочь – во-первых, это был барон де Сен-Дизье. И сей барон доверительно мне сообщил, что он – барон-разбойник, промышляет разбоем на окрестных дорогах с шайкой головорезов (читай – регулярной гвардии баронства Сен-Дизье, которые оказались предателями родины и святого дела – но об этом потом). Оказалось, что Сен-Дизье сам отчаянно нуждается в деньгах, потому как в начале игры к нему подошло наше лотарингское достояние (занесенное в Красную Книгу как вид вымирающий из-за браконьеров), а именно наш еврей-ростовщик, доступно объяснивший барону, что тот должен ему денег. Много денег… Но рыцарь от большой дороги уже придумал какой-то план, и вот-вот собирается привести его в исполнение. Так что денег пока нема, но… барон предложил мне свою посильную помощь и своих людей во всём-всём-всём, где потребуется – в частности, для грабежа, ежели мне вдруг захочется. Но не стоит думать, что я после этого доверительного разговора выхватил свой кинжал с криком “чтоб тебя повесили на первом же суку, негодяй!”, и вцепился ему в горло – нет, мне же еще было только тринадцать лет, вот я и не понял половины из того разговора, кроме того, что барон – хороший человек, и что он готов со мной устроить пьяный дебош в хорошей компании из его доблестных рыцарей.
А Сен-Дизье и правда предлагал мне дружескую попойку… Правда, её же предлагал мне граф Страссбургский (в дальнейшем – просто Страсбур, так как эта личность в дальнейшем будет играть очень важную роль, и станет ключевой для многих планов, да и в конце будут два варианта его жизни, точнее, смерти: первый – смерть от мастерской руки, второй – благополучное спасение от костра мною, с помощью племянника Страсбура. Пусть он не обижается, потому как его я считаю самым лучшим игроком данной игрушки). Но Страсбур так активно зазывал меня поохотиться в своих землях, прельщал идеями о праздниках, о которых не узнает мой отец, и предлагал уехать сразу же, не дожидаясь конца траура по старому герцогу&архиепископу, что я сразу понял, что дело здесь нечисто. И сразу же понял, что со мной хотят сделать – пригласить, поженить на Лоре, дочке Страсбура, а потом тихо-мирно прибить… Потом оказалось, что это всё вполне могло бы быть правдой – подобный план в конце проворачивался с младшим Эпиналем, то есть проворачиваться он должен был с самого начала, но первый младший Эпиналь не проникся идеей и избегал бедняжку Лору как мог, и удача была с нами лишь когда в самом конце все Эпинали сменились… Вот такие замыслы строились на игре! Приятно, правда? Поэтому я пообещал Страсбуру подумать над его идеей, и точно также ответил и барону де Сен-Дизье. А деньги меж тем достать было надо. Ну я пошел говорить со своей сестрой – от нее и узнал, что наш известный лекарь метр Габриель (попрошу не путать с Габриеллой – метр очень даже lawful good’ный, т.е. хороший) – алхимик не из последних! Узнав, что золото из свинца получить – раз плюнуть, я пошел уговаривать мэтра немного поплеваться.
Подхожу и говорю: ”Слухи о вашем искусстве ходят далеко за пределами нашего герцогства!”. Он мне: ”Да, все очень ценят мои лекарские познания”. Я: ”Да я не об этом, я о том, что слухи о вашем искусстве ходят далеко за пределами нашего герцогства!”. А он: ”Разумеется, я делаю все возможное для спасения жизней людей”. Ну, я опять: ”Я не о том, что вы лекарь, а о другом, о том, что слухи о вашем искусстве ходят далеко за пределами нашего герцогства!”… Короче, ничего мне не ответила золотая рыбка, уплыла себе в синее море и забыла о нашем разговоре. А что же мне еще оставалось делать? Пришлось снова ходить, ко всем приставать. И вот, наконец, удача мне улыбнулась – согнали нас в церковь на очередную церемонию (пока что наши церковники еще по тюрьмам не сидели и не оглашали древние своды своими дикими криками), меня лично герцогиня за руку притащила. Все рассаживаются, епископы наши молитвы повторяют, епископ Мишель крестом машет – сразу видно воинствующего клирика (war priest), никто никого втихаря не режет, идиллия, в общем. И тут мимо меня проходит советник Шарля, некий Рене. Я его подзываю и вежливо интересуюсь, как это мне получше увеличить свои деньги, ведь он советник, значит, умный – отец дураков не держит, вот пусть и посоветует мне. И в ответ слышу такое, от чего уши вянут быстрее, чем комнатные цветы, оставленные в пустыне под палящим солнцем, – Рене отвечает, что абсолютно не в курсе, как мне помочь. После долгого разговора мне все-таки удалось выдавить из него хоть какой-то совет, хотя сделать это было труднее, чем выдавливать канарейку в чай вместо лимона.
Все уже давно смотрели на меня с неодобрением, а матушка кидала на меня такие огненные взгляды, что если бы не святость церковных стен, в этом здании уже давно бушевало бы пламя, сравнимое бы разве что с пожаром на останкинской телебашне. Потом матушка перешла на громкий шепот, напомнила, что по мне плачет горючими слезами любой монастырь по её выбору, и что если герцог всё это заметит, то мне будет очень, очень плохо. Гораздо хуже, чем все то, что она сделает со мной после службы. Но, к счастью, Шарль не обращал внимания ни на что и никогда – возможно, именно это и послужило его скоропостижной кончине. Но все-таки совет от советника я получил – оказывается, мне всего-лишь было надо дать часть денег Рене, он бы с ними что-то сделал, и еще не факт, что вернул бы назад. Услышав такое, мне ничего не оставалось делать, как обратиться к отцу, чтобы тот прогнал такого неумного советника взашей, и побыстрее. Хотя потом я услышал еще один настолько же умный совет – отдать свои деньги еврею, а он мне их потом вернёт. Но не скоро. И тоже не факт. Я был поражен самой идеей расставания со своими с таким трудом отбитыми у мастера деньгами, разочаровался во всех советах, осознал, что за глупые люди меня окружают. Все, до единого. Надо было бы, наверное, попросить Страсбура – он бы, возможно, подарил мне часть своих денег, ну там сто-двести экю. А я бы ему пообещал обязательно к нему приехать. На днях… Но увы, чего не сделано, того уже не вернешь. Оставался правда совсем уж фантастический выход – матушка сказала, что герцог, возможно, будет мне иногда давать денег, но при условии хорошего поведения. А с учетом того выговора, что я получил после церковной службы, переспектива получения денег отодвигалась совсем в далекое будущее. Оказалось, что большинство (включая и меня) просто бы не прожило столько. Вот и пришлось сидеть без денег и мечтать о пьяном дебоше – разве охота тратить деньги, чтобы потом вообще сидеть без них? А потом уже не до того стало – началось такое…
И началось всё это с того, что к герцогу, обретающемуся в своих покоях (на самом деле это было именно то, что вскоре должно было составить весь его распорядок дня до самой смерти), и, как всегда, дающему очередную аудиенцию под номером… нет, такие большие числа в Лотарингии знал, возможно, только мэтр Габриэль. Да и оба мастера – потому как неиграющий человек сохраняет все свои знания и умения. Но скоро уже абсолютно все сбились со счета – когда количество трупов и мастерского произвола перешло невидимую и труднодостижимую грань, эти два понятия стали оцениваться одним словом – “много”. Правда, позднее, стали использовать два слова – “очень много”. А потом, – да, это тоже истинная правда, - уже три: “столько не бывает”! К сожалению бывает, еще как бывает. Но это не скоро, все будет потом (это уже из разбора игры – был и такой день, и все ушли спокойные и помирившиеся – я сам думал, что такое невозможно, спасибо Миргиль)… Так вот, врывается в покои герцога без стука один из мастеров, с явным намерением сказать гадость. Ошалелый Шарль спрашивает – "А вам, собственно, назначено?". Ну не знал наш тогдашний герцог, что это ему назначено, и причём на начало следующего дня игры. А мастер, гнусно ухмыляясь, подходит к нашему доброму и справедливому правителю, и шепчет что-то на ухо. После чего Шарль сначала белеет, потом зеленеет, затем, падает на спину со сдавленным криком – "Лекаря мне, лекаря"… И вот именно начиная с этого момента мэтр Габриель осознал, как правильно и дальновидно он поступил, избрав ареалом своего обитания именно нашу Лотарингию. Но, к сожалению, даже все его богатые познания в алхимии и смежных науках не слишком ему помогли в дальнейшем – ведь против мастерской воли, четко сформулированной в одном предложении "мастер сказал труп, значит в морг!", бессильно всё – даже бесчисленные увещевания и прямые угрозы. Но в данном конкретном случае герцогу (наш отравленный был всего лишь первой ласточкой) всё еще можно было бы помочь. Во истину правы те, кто говорят, что на ошибках учатся. То же самое было и с лекарем – затруднившись поставить точный диагноз, наш великий мэтр начал молоть какую-то чушь про отравление какой-то мухоморной настойкой, про то, что симптомы похожие – сам он её пил, что ли, раз всё знает? В итоге герцога стали усиленно лечить, но не тем и не от того, а в уголке тихо радовалась наша штатная ведьма Габриелла – вот она бы ни за что не стала бы переводить такой ценный продукт, как настойку из мухоморов, на других – могу лишь предположить, что ей самой с трудом хватало – хотя, судя по её особо жестоким планам, таким, какие могли прийти в голову лишь еще мастеру-не-по-экономике, можно предположить, что вышеозначенные мастер и ведьма были единственными конкурирующими потребителями данной настойки.
Но надо признать, что герцог держался мужественно и почти не стонал, – в общем, вел себя гораздо тише, чем после смерти. И власть в свои руки взяла герцогиня – и правильно, в общем-то, сделала – ну не оставлять же её валяющейся просто так? И, выцарапав меня из откуда-то из дворца, моя мать торжественно при всех поклялась, что отныне будет сама себе готовить еду (и нам заодно). Но это еще не все, она пошла гораздо дальше – она приказала, если точно помню, арестовать Людовика, мужа ведьмы Габриеллы, а саму ведьму привести для того, чтобы поручить ей важное дело – пробовать всю еду, которую наша герцогская семья отважилась бы отведать. И исполнительный Рене кинулся выполнять поручение – и справился с ним очень быстро. Арестовал он действительно того, кого надо – умные люди направили, но вот привел он под грозные очи герцогини почему-то жену Метца. К счастью для всех метцов (ведь их было немного), подлог раскрылся раньше, чем в несчастную жертву впихнули первую еду (если вы думаете, что хоть иногда наша еда была не отравленной, то вы страдаете безудержным оптимизмом. Такого счастья нам никогда не выпадало). Заподозрив несчастного Рене в измене (государственной), герцогиня обрушила свой страшный гнев на него (в тротиловом эквиваленте это довольно прилично – я имел несчастье в этом убедиться, и не один раз). Как советник почти покойного герцога смог отвертеться и соврать, что у него склероз – это для меня тайна. Также непонятно, как в это поверили окружающие – это особенно странно, так как сказанное Рене, по-видимому, было все-таки правдой – а правде очень сложно верится на игрушках. Но эта ошибка была вовремя исправлена, и, наконец, под грозные очи вставшей на тропу войны герцогини была приведена (после долгого использования метода проб и ошибок) настоящая живая ведьма Габриелла, ангельским голосом осведомившаяся – "Меня здесь вроде как кормить собирались?". Ну разумеется, от мухоморовой настойки она бы никогда не отказалась – ведьма, все-таки. Тем более, что она прекрасно была осведомлена, каким именно способом она же сама и траванула умирающего герцога (надо меньше целовать руки ведьмам в перчатках с контактным ядом). Я себе представляю её счастье, когда она услышала, какую обязанность на неё собираются повесить – разумеется, её яд не берёт, а герцогиня, поклявшаяся готовить еду сама, теперь разве что не говорит, - "Отравите нашу еду, Габриелла, пжалуста-пжалуста-пжалуста!". Но нашлись ведь умные люди (кто именно – не знаю, я, например, ни одного не смог найти в своё время), осознавшие, чем это грозит остаткам правящей семьи (из семьи осталось примерно 3.5 человека, считая Шарля), и эту ведьму отправили туда, где ей и место (неправильно, не на костер – такое счастье нам и не снилось, и не в тюрьму – пока вроде её вина не была доказана).
Тем временем страсти во дворце накалялись всё сильнее. Меня, под конвоем, привели к герцогине и мне было сообщено, что по дворцу "бродят нехорошие люди, которые всех травят", и, в целях моей же безопасности меня надо изолировать от всех окружающих – потенциальных "нехороших людей". Что и было сделано – оставили меня сидеть с умирающим отцом, который к этому времени уже успел принять огромное количество сочувствующих, включая саму Габриеллу, и лишь после того, как сильно сочувствующая Габриелла пришла во второй раз, всем было сказано, что герцогу нельзя переутомляться и давать аудиенции. Но в покоях все равно уже успели навсегда прописаться Рене, лекарь мэтр Габриель и личный духовник герцогской семьи. Кстати, о духовнике – его как-то попросили заняться моим воспитанием, и он, для повышения моей образованности, рассказал мне в высшей мере поучительную историю о том, как кого-то давным-давно распяли на косом кресте (что-то вроде противотанкового ежа, но деревянное и плоское). Это была хорошая история, и когда я начал утешать своего отца, то поведал ему эту и еще около четырёх своих – про то, как кого-то съел кто-то (точнее, тигры) когда-то давно, и подобные этой. Герцог оценил мою трогательную заботу и осознал, что ему еще сильно повезло, а ведь могло быть и хуже, гораздо хуже.
Но был еще один человек, которому тоже было очень плохо, но, в отличие от Шарля, этот человек не собирался помирать, и, следовательно, должен был бы долго (всю жизнь) мучиться со своими проблемами. Тем более что произошла действительно очень гнусная и грустная история, и, что особенно важно, случилась она не с кем-нибудь, а с моей сестрой Анжеликой – и виноват был некий недавно прибывший посол испанского дворца, позднее оказавшийся недавно прибывшим ублюдком (bastartd'ом) испанского короля, да ещё и выгнанным со своей родины из-за своего поведения, не укладывающегося ни в какие морально-этические рамки. Вот поэтому он и прибыл в Лотарингию – у нас подобное поведение являлось нормой, более того, без него нельзя было выжить – когда каждый второй – еретик, каждый третий – убийца со следами крови на руках, каждый четвертый – китаец (ну это, правда, верно и для всего мира, не только для Лотарингии, а вот русские в список бы не попали, они как минимум каждые десятые), а имя каждого пятого никому не хочется даже упоминать, да и Габриелла каждого шестого стоит, то поневоле лучшего места для такого испанского нехорошего человека было бы не сыскать. Вот он, не успев приехать, представиться всем и каждому, дождаться аудиенции, чтобы выразить свое почтение и пожелание скорейшей с…, гм-гм, выздоровления, вместо этого распространил дикий слух – оказывается, днем раньше (да он днем раньше на лошади трясся по пыльной дороге), этот испанец опоил нашу лотарингскую принцессу Анжелику чем-то нехорошим (опять, наверное, мухоморовой настойкой – да он сам её и выпил, а потом и пригрезился ему весь этот бред), и вот так с ней и обвенчался – плохо, правда? Нет, мы все, конечно, не верили в это, но вдруг кто-нибудь случайно бы поверил? Тем более, еще не существовало закона о запрещении использования психотропных и дурманящих средств на людях без их согласия, а все знают, что принимать законы – дело долгое. А тут герцог умирает, и Анжелика сидит в уголке, плачет. И кому больше была нужна помощь? Истории для герцога уже кончились, тем более, что ему уже и так помочь никто не мог, по словам лекаря, вот и пришлось поступиться принципами, оставить на некоторое время покои больного отца, и начать утешать бедную сестру. Ведь все носились с умирающим герцогом – он же скоро помрэ, вот когда он помрэ, тогда мы и тебе поможем – вот что отвечала матушка и её окружение нашей несчастной принцессе. А отцу вообще уже было на всё начхать – он уже рад был, что оставляет эту Лотарингию и больше никогда ему уже не придется жить в этом змеином логове. Вот именно поэтому мне и пришлось, единственному из всей семьи, помогать сестре. Но что я мог сделать – утешений она не слушала, говорила, что всё плохо, ругалась, что её все забыли, и постоянно плакала. А потом вообще ушла куда-то.
И тут случилось непредсказуемое (для всех нас, но не для тех, кто это организовал) – испанский посол вдруг обнаружил, что он жить уже не может, а может лишь умирать под действием какого-то яда (вот уж точно не из-за мухоморовой настойки)! Только все обрадовались (все те, кого это волновало – но таких было мало), как выяснилось, что мэтр Габриель, абсолютно не разбиравшийся в политических реалиях, решил ценой своего спокойного жития в Лотарингии, поставить на ноги этого испанца. Никто особо этому не поверил – ведь герцог вот уже полдня валяется присмерти, и всё искусство ученого мэтра, с достойным уважения рвением нейтрализующего мухоморовую настойку, пока ещё не помогает (даже наоборот – но это будет на следующей игре – это и многое другое). Но сестра уже обиделась на весь свет, что никому до её проблем дела нет, и вообще творится здесь полный бред, разве ж нет? И мне стало её так жалко, что я решил оставить Шарля на пять минут и пойти раз и навсегда разобраться с испанским ублюдком – у меня же был маленький кинжал, для охоты как раз нормальный, а так вполне тянущий на средство лишения жизни. Разумеется я не хотел его убивать, я просто хотел с ним поговорить, чтобы он всё понял и раскаялся и прекратил бы бредить наяву. Иду я к нему, и уже за пол-дворца слышу истошные вопли и ругательства (хорошо хоть на испанском – я их хоть мог мимо ушей пропускать). Вошел я в его покои (меня сначала пускать не хотели), а он лежит и громко стонет, как ему хреново. Я к нему подхожу и говорю примерно следующее: "Будешь ли ты, нехороший испанец, и дальше нести такую околесицу? И вообще, я сейчас тебя убью, если ты не прекратишь! Да ты же сам скоро сдохнешь от яда, вот так тебе и надо!". Вот это примерно то, что я говорил ему, вертя перед его носом кинжал (сейчас я не в состоянии понять, как же моя речь была связанна – могу предположить, что он отказался забыть эту историю, а потом не поверил, что он умрет). После этого он вообще стал кричать, что я его убиваю, чтобы меня от него убрали – когда меня уже выводил оттуда сам мэтр Габриэль, решивший узнать, что же было причиной, новых еще более истошных воплей. Напоследок я крикнул, что ему все равно не жить, и что я с ним разберусь. После этого, видя, что лекарь склонился над подыхающим, я понял, что его и правда могут спасти. Ну как этому-то помешать? А тут как раз рядом проходил ученик лекаря. Молодой еще, ну я у него и спрашиваю – имею же право – отчего это они этого придурка лечат – перестаньте, он сам сдохнет, пусть ему не жить, он же плохой. Но ученик лекаря, вместо того, чтобы самому помочь испанцу отойти на свет иной, начал говорить, что лечить надо всякого, и не важно, скольких этот человек зарежет в будущем, что это его долг. Тогда я злобным голосом осведомился, значит ли это, что они будут лечить испанского посла? Получив утвердительный ответ, я добавил: "Ну как знаете!", развернулся и направился в покои герцога.
Войдя в них, я обомлел – у изголовья Шарля сидела сама ведьма Габриелла, и гладила его по голове рукой в перчатке! И тут я всё понял, на самом деле догадался, как Габриелла травила народ. А ведь она еще имела привычку при каждой встрече со мной хватать меня за подбородок с какими-то плохо поддающимися идентификации словами – я понял, какая она все-таки ведьма, и что она пришла ускорить гибель моего отца. Надо было срочно убрать её руку – я подхожу к отцу, дотрагиваюсь рукой до его лба (Габриелла руку убирает) и истерически интересуюсь у него, кто впустил эту женщину к нему, когда лекарь сказал, что никому нельзя! После того, как я третий раз повторил свой вопрос, Шарль все-таки ответил что-то вроде того, что она сама пришла. Теперь надо было её выпроводить – и я говорю: "Отец, я тут еще одну историю знаю, но она плохая, и при женщинах " – взгляд в сторону Габриеллы – "её нельзя рассказывать" – еще один взгляд в сторону Габриеллы. Я это дословно повторил раз пять, но ведьмы, наверное, не имеют вообще никакого понятия о правилах хорошего тона, поэтому она молча сидела рядом, и на намеки не реагировала. В конце концов она все-таки встала и ушла, но с жутко недовольным видом. Меня она, наверное, вообще была готова убить на месте, – я ведь ни слова ей не сказал, вообще не замечал её. Потом, только после того, как ведьма исчезла, герцог стал укорять меня в том, что я его оставил одного, чем и воспользовалась Габриелла. А потом мы стали писать указ об объявлении меня герцогом после смерти Шарля. Хотя мастер сразу сказал, что, из-за того, что сам Шарль не коронован, его указ не имеет юридической силы. Да, юридической, возможно, и не имеет, главное, чтобы все согласились, что этот указ верен, ведь арбитражных судов тогда тоже не существовало – кто сильнее, тот и прав.

День третий
Вот начался третий день игры. В каком-то смысле последний… Но до конца было еще далеко, очень далеко – не зря ведь именно третий день стал переломным для всей Лотарингии. До этого что-то удерживало и игроков, и мастеров от решительных, необдуманных и неэтичных действий, до этого большинство либо не верило в свои силы, либо просто не хотело применять никаких насильственных методов для решения проблем. Но всему есть предел, и всё хорошее тоже когда-то кончается… И на Лотарингию опустилась беззвездная ночь – непроглядный сумрак навсегда окутал сердца людей, разрушая все границы, сдерживающие людей, заставляя действовать без оглядки на мораль, разрушать, убивать… Игроки и мастера почувствовали вкус крови – и мир, сначала медленно, но потом всё быстрее и быстрее закружился, падая в пропасть, раскалываясь на тысячи осколков – разбитыми, втоптанными в серый пепел будущих костров оказались мечты, идеи и надежды всех – как игроков, так и мастеров… Но пока еще никто не предвидел такого конца, да и невозможно это было в то время – пока что всего-навсего во дворце умирал герцог Шарль…
…Новость разлетелась по дворцу мгновенно – и сразу же стала обсуждаться абсолютно всеми, да и немудрено – ведь она касалась каждого. Большинство восприняло её с надеждой и радостью, но нашлись и такие, кому она показалась жестоким ударом судьбы. В чем же заключалась она – вот в чем: герцогу стало лучше. Невероятно, правда? С герцогом успели уже попрощаться, кое-кто уже начал делить его корону, кто-то даже успел составить пару интриг, основанных на смерти Шарля – а он взял и решил пожить еще немножко! Но так как большинство все-таки мечтало (в тайне) о том, что герцог как-нибудь выкарабкается (если про него мастера забудут на долгое время), а другому меньшинству нужно было срочно менять с таким трудом подготовленные планы – в итоге очередь для приема на аудиенцию растянулась на пол-дворца. Легче было перечислить тех, кого в ней всё-таки не стояло – из всех присутствующих герцог был не нужен только самому же герцогу. И, кстати, сам герцог был тоже несказанно обрадован таким положением вещей – ему же на второй половине прошлого игрового дня строго-настрого запретили с кем-нибудь разговаривать. Вот, наверное, почему он не слишком сильно сопротивлялся разговору с Габриеллой – скучно же, когда его герцогской персоной никто не интересуется! Вот поэтому-то он с такой радостью продолжил начатое ещё на первой игре – и довольная очередь медленно потянулась ко входу в покои герцогской семьи. Но не успела и треть народа вывалиться с аудиенции и опять пристроиться в конец очереди, как все были потрясены поистине ужасающим известием – герцог умер! Все были в шоке, никто не мог вымолвить ни слова. Мэтр Габриель с растерянным видом говорил что-то про то, что старому герцогу, умершему при похожих обстоятельствах, тоже стало лучше перед самой смертью, что ничего нельзя было сделать, что мухоморова настойка – очень опасный яд. А во дворце тем временем сгущался сумрак, нарастало напряжение – количество смертоносных идей на одного человека явно переходило все рамки дозволенного и недозволенного…
Я мгновенно вспомнил наш разговор со Страсбуром – он сказал мне примерно следующее: "Если герцог Шарль оставит этот свет, то из-за текущей политической обстановки ваша мать должна будет стать регентшей, пока вы не достигнете совершеннолетия и не сможете управлять Лотарингией. Но всё будет совсем по другому, ведь герцогиня уже договорилась с Людовиком, что он отказывается от притязаний на герцогство в обмен на право регентства. Но из этого ничего хорошего не выйдет, для тебя выгоднее будет созыв регентского совета, запомни это, запомни это, запомни это…". Я понял, что мне действительно это будет выгоднее – пусть уж лучше регентский совет грызется между собой, чем вспоминает о том, что ему, собственно, гораздо удобнее править напрямую и навсегда. Но смогли бы они договориться между собой – однозначно нет. И я приготовился защищать своё право на герцогскую корону, даже таким сомнительным с исторической точки зрения способом. Дальше одновременно произошло много событий – первой от шока оправилась герцогиня, приказавшая арестовать этих отравителей, ведьму Габриеллу и её мужа Людовика. Вторым был Страсбур – предложивший мне принять у него клятву верности. А затем уже начался полный бардак – выяснение отношений между всеми. Я же всё время на любые попытки возмущаться происходящим делал круглые глаза и спрашивал: "Вы что, против счастия Лотарингии? Вам нужна смута в стране?". И хотя смута в стране кое-кому все-таки была нужна, но эти кое-кто решили благоразумно не сообщать об этом в слух. Вот так мы втроём отстояли моё право на герцогство – а решение о составе совета было отложено.
К этому времени Людовик уже был препровожден в тюрьму, а вот ведьма Габриелла продолжала ходить по дворцу, упрямо игнорируя предложения пойти пообщаться с крысами в тёмной камере тюрьмы. Ну да, зачем ей крысы – она же по роду своих занятий и так с ними, наверное, каждый день виделась, тем более где в тюрьме достанешь хорошую мухоморову настойку – дефицит, как-никак, в такой сырости лишь поганки растут, да и те плохо. И пока все продолжали выяснять мелкие проблемы, я подошел к мастеру по экономике, ошалело наблюдающему за происходящим – он вряд ли ожидал такое, по его мнению все должны были, наверное, ходить тихо мирно в глубоком трауре. И объяснил ему, что он сейчас – командир дворцовой стражи, и что он должен идти за мной арестовывать злую ведьму. Страсбур за моей спиной подтвердил всё это и поинтересовался, как это так начальник стражи до сих пор не кинулся со всех ног выполнять приказ? И мы пошли к ведьме, и я сказал ей всё, что я думаю о ней и об отравлении моего отца, и приказал арестовать её. Габриелла была поражена обвинениями, сделав вид, что всё это для неё новость. Когда её все-таки повели в тюрьму, она, проходя мимо меня, с какими-то словами захотела, как всегда, схватить меня за подбородок. Но я-то уже догадался, как именно был отравлен мой отец! Разумеется, я отпрянул назад… и случайно ударился об герцогиню, поставив ей хороший синяк под глазом! Ведьму тем временем увели, а вокруг повисла тишина. Ну что я мог подумать – разумеется, что вот сейчас уж точно в монастырь упекут, чтоб не мучился и чтобы народ не калечил. Герцогиня посмотрела на меня так, будто я только что попытался лишить её жизни самым жестоким и страшным способом, какие только существуют. Услышав в ответ фразу: "Ну, сына, на мать уже руку поднял!", мне стало на самом деле очень неприятно. Матушка развернулась и пошла прочь, к трону. Что же мне-то оставалось еще, как только пойти за ней и на коленях вымаливать прощение? Вот именно это и оставалось – и я искренне стал просить прощения, ведь синяк-то был не только по игре, но и по жизни тоже! Долго я вымаливал это прощение, и под конец почувствовал себя недостойным того, чтобы жить на этом свете, исполнился мысли о полной безобразности моего поступка, и вообще, стало мне очень грустно и хреново.
После этого меня посадили в покои, сказали, что меня каждый третий теперь убить хочет, но что моя матушка желала бы это сделать сама, но попозже. А в покоях я нашел какую-то бумажку, которую заметил только я. Как ни странно, предназначалась она тоже именно мне! Но написано в ней было такое… Меня в ней обозвали кем-то совсем нехорошим и бесчестным (после того, что я сотворил со своей матушкой, я это и так, без напоминаний, знал), рассказали про чью-то дочку или сестру, и обрадовали тем, что я должен явиться в старую часовню на какую-то дуэль (сиречь забитую стрелку с забиванием меня на ней). Лично я ничего такого вообще не помнил! И это чистая правда! И мухоморовой настойки я не пил, поэтому вариант с одурманиванием тоже не проходит! Всё, что я понял, так это то, что теперь меня хочет убить каждый второй, и что мне никогда больше не стоит подходить к этой часовне ближе чем на километр! И я сидел в нашем герцогском углу, пытаясь своими силами провести графологическую экспертизу, анализ стиля, частотные характеристики встречаемости слов, но, разумеется, ничего не вышло. Потом я стал думать, а кому это выгодно – результат был неутешающим, выгодно это было всем. У меня появились нехорошие подозрения, что письмо писал коллектив авторов, а не подписался потому, что не хватило бы места на листочке. Из состояния созерцания этого листочка (мне ещё его иногда приходилось прятать от любопытных), меня вывел заботливый мастер по экономике, он подошел ко мне и тихо сказал, что я, мол, себя плохо чувствую. И ушёл. И я понял, как мне действительно плохо – отец от яда умер, значит, мне то же самое грозит? А умирать мне совсем не хотелось. Поэтому я поскорее попросил кого-нибудь передать моей матери, что меня отравили (подтвердив свои слова самым главным доказательством – фразой "мастер сказал!")…
Что тут началось! Ко мне все сбежались, увидели в руках письмо, посоветовали бросить бяку и сказали, что яд – контактный, на бумаге. И это мэтр Габриель так научился разбираться в ядах после смерти герцога! На ошибках учатся, на своих – вдвойне, на смертельных – втройне (но что бы вы там не думали, на своих смертельных ошибках не учился ещё никто, не успевали). Мне красочно описали, как меня лечат, и я понял, что либо вылечат, либо залечат. Но всё-таки смертельный исход казался мне очень вероятным – герцога-то не спасли, хотя старались! Мне было уже нехорошо, а тут ещё появились такие нехорошие предчувствия. Тем временем герцогиня, всё ещё злая (а вы были бы добрыми на её месте?), взяла-таки у Анжелики перчатки с тем условием, что письмо она ей тоже даст почитать. Если бы я так не волновался за свою жизнь, то я бы как-нибудь постарался избавиться от этого документа – потому как можно было предположить, что подумает герцогиня, с её-то буйной фантазией, тем более, что она ещё сердилась! Похоже первоначальная переспективка попасть в монастырь была ещё раем, а что мне грозит сейчас, лучше и не представлять. Но меня всё-таки больше тревожил вопрос моей жизни! Вот я и стал кричать на всех подряд – на матушку, ведь еду она нам сама готовила, а я отравленный, на лекаря, чтоб лечил лучше, чем покойного герцога, на всех остальных – за компанию. В итоге про письмо забыли, бросили его рядом (лучше бы сожгли – его потом все прочитали, хоть бы кто отравился!), и стали утешать меня. Но я им не верил, что меня спасут, и стал требовать, чтобы все принесли мне клятву верности. Мне резонно заметили, что я отравлен. Так я поэтому и тороплюсь, ответил я. Мне после этого описали ещё раз, как меня лечат, и большая часть народу ушла. Кстати, прекрасный человек Страсбур тоже меня навещал, иногда.
Потом, когда люди проходили мимо покоев, я от них ото всех требовал принесения клятвы верности, в итоге разжился почти всеми клятвами, за исключением одной (быть может, больше) – Тиунвиль, который Эдмон (хотя уточнения не требуется – он там один), в резкой форме заявил, что он не считает себя обязанным давать мне эту клятву. Он сказал, что ещё рано, но более точно затруднился ответить на сей вопрос. И по-быстрому ушёл, хотя его пытались все уговорить, что это некрасиво, невежливо и недостойно графа. Вот ведь какой – уже планы строил, заговоры против отравленного ребенка, вот негодяй! Потом я понял, что время идёт, и скоро всё выйдет – и объявил всем, что я уже умираю. Снова прибежал лекарь, попытался меня вразумить, что меня правда-правда вылечат, но я ему снова не поверил! Затем откуда-то стал подходить народ (начиная с герцогини) и говорить, что мне стало лучше, что я здоров, подкрепляя свои слова таинственным "мастер сказал…". После такой новости я осознал, что мне, как и герцогу в похожей ситуации, осталось жить около десяти минут. Мне стало совсем страшно. Уж лучше бы они этого не говорили. Уж не знаю почему, но после этого все решили, что у меня истерика, сказали, что я и правда умру, но лет через много (знали бы они, как были неправы), наорали на меня, сообщили, что это поведение недостойно герцога. Я им ответил, что если бы они умирали, то так бы не говорили. Но тут как раз на середину залы вышли представители церкви, чтобы сделать важное заявление.
Мне помогли дойти туда, и церковники нам сообщили, что ими выбран архиепископ, Мишель (тот, который с боевым двуручным крестом ходил). Потом они пригласили всех на отпевание покойного герцога Шарля. И меня повели в церковь. Но и в церкви я мог думать только о том, что меня отравили. Матушка накричала на меня, сообщила, что это святое место, пригрозила сослать меня в монастырь – но всё тщетно. И тут мимо пробегал мастер по экономике, я остановил его и поинтересовался своим здоровьем. Мастер сказал, что я здоров, что это мне уже давно передавали, и побежал дальше, по своим делам. И мне стало так хорошо, я стал очень счастлив, и поведал всем окружающим о том, что как только я оказался под церковным сводом, как мгновенно исцелился! Но меня вовремя заставили замолчать, и пришлось слушать проповедь – но теперь я уже мог это вытерпеть. Для себя я сделал один вывод: лекция – это та же проповедь, но народ на ней меньше улыбается. Потом было прощание с телом, и народ, совершенно не помня приличий, ринулся к покойному герцогу, оставив далеко позади всю нашу семью, так и не дав поплакать первыми. Под конец я тоже подошел к телу, сообщил герцогу, что мне его не хватает, что меня отравили, что я потом исцелился, и что я буду хорошо править и ведьму убью! Но нетерпеливая герцогиня оттащила меня от тела отца и принялась плакать сама. Потом мы все вернулись, я – радостный и веселый.
Ко мне как раз подошел судья и сообщил, что он собирается то ли пытать, то ли казнить, то ли просто поговорить с ведьмой Габриеллой. Мне бы предположить, чем всё это закончится, тем более, что я знал о том, что у неё есть кинжал, и что никто её не обыскал. Но я был очень рад, что уже не отравлен, и поэтому забыл обо всём. Пришли мы к ней в сырую и тёмную (это правда, по жизни тёмную) камеру – приличная толпа народу. Ну я говорю: "Попалась, ведьма, будешь знать, как отца моего убивать!", выхватываю кинжал … и задумываюсь. Вроде надо бы её убить, но как-то не хочется, никого убивать не хочется, да еще вот так, просто взять и убить – тем более. А ведь народ-то решит, что я просто боюсь её тронуть! Стою над ней с кинжалом, как дурак, и спрашиваю судью – а мне ничего не будет, если я её убью? Судье бы ответить, что лучше уж они сами, по закону, но он, тоже какой-то непонятливый, сказал, что мне правда ничего не будет. А мне как раз совсем её расхотелось убивать, даже жалко её как-то стало. Я переспрашиваю: "Правда правда ничего?", судья отвечает: "Правда правда ничего". И зачем я вообще сюда полез, такой радостный и веселый? И что мне теперь делать – думаю, может, раскается в последний момент, и её просто так сожгут? Поднимаю кинжал и говорю: "Я убью тебя, Габриелла!". Реакции – никакой, сидит молчит. Я уже стою в полном смятении, думая, что же мне всё-таки делать, как бы это всё решить побыстрее. Но много думать вредно, особенно мне и тем более в такой ситуации. И нерешительность моя стоила мне жизни – Габриелла молниеносным движением вытащила кинжал, и холодное лезвие впилось мне в шею. Падая, я успел заметить, как вторым росчерком кинжал ударил судью в грудь…
…Вот и всё, эта история окончилась. Похоже, именно моя смерть и стала переломным моментом во всей игре, значит, и провалена она оказалась по моей вине. Жаль, если бы не это, не случилось бы того неописуемого ужаса последнего дня игры. Но что сделано, то сделано, время назад не вернешь. Как всё опять грустно получилось, и уже в который раз…
Волков Юрий,
18 ноября.